Автор Рышард Радзик, доктор социологических наук, профессор (Польша)

В случае белорусов эти ориентации часто имеют отчетливый культурно-геополитический контекст обращенности в сторону России или Европы. Переход к современности требует, как мне кажется, краткого экскурса в более ранние времена, поскольку существующим ориентациям присущ отчетливый исторический контекст, они в той или иной степени уходят корнями в прошлое.

Конечно же, не следует делать слишком прямых выводов из названия текста. Европейский выбор не всегда должен быть исключительно выбором национальным, а российский – обязательно увязываться с проявлением постсоветских черт, хотя и противоположная зависимость типа «Европа/постсоветское пространство» совершенно абсурдна.


Исторические предпосылки

Причины сегодняшней ситуации с самоидентификацией и менталитетом белорусов, очевидно, уходят корнями в XIX и начало ХХ века (до Первой Мировой войны включительно), и особенно – в реалии СССР. Если мы посмотрим на Беларусь не с сегодняшней точки зрения, а с высоты знания, неизвестного тогдашним людям, то мы можем выделить различные общественные группы, течения, которые более ста лет тому назад могли потенциально, с различной вероятностью возникновения, повлиять на формирование белорусского общества.

Под влиянием появившихся обусловленностей, которые в первую очередь определяли русские (советы), в меньшей степени белорусы, а в еще меньшей поляки, одни из этих форм (течений, групп) проиграли, а другие получили развитие. Все они могут быть обозначены как белорусские, хотя, повторюсь, не с сегодняшней точки зрения реально возникших Беларуси и белорусов.

Первая форма [1] заключалась в категории gente Lithuani (Rutheni), natonie Poloni. Она охватывала сословие местной шляхты, выражалась в национальной связи с краем, церковью, не только католической, но и православной (когда-то униатской), белорусским языком (не только местных крестьян, но и собственных предков), осознанием сопричастности к прошлому (в том числе, подразумевая своеобразие не только культурное, но и политическое) литовско-белорусских земель.

Эти люди создавали высокую культуру на пространстве бывшего Великого Княжества Литовского, из них состояло политически активное население былой Речи Посполитой. Также на белорусских землях высшие слои населения пользовались польским языком и белорусским на уровне очень значительной части мелкой шляхты. Их белорусский характер (не в сегодняшнем национальном или постсоветском его понимании) был отнюдь не меньшим, нежели белорусский характер нынешних русскоязычных жителей городов. В последние десятилетия существования царской России люди gente Lithuani (Rutheni), natonie Poloni, ощущая угрозу своей культурной специфике, все больше склонялись ко всему польскому, понимаемому уже по-современному, национально. Эта группа была в СССР полностью уничтожена по причинам как классовым, так и национальным (принадлежности к особой цивилизации), в принципе не влияя на образование всего, что связано с Беларусью и белорусами последнего столетия.

Вторую форму породили творцы – выходцы из вышеупомянутой среды, создатели современного белорусского языка и литературы, например, Я. Чечот, К. Калиновский, В. Дунин-Мартинкевич, Ф. Богушевич [2].  Они заложили фундамент современного белорусского литературного языка, но сущность их мышления о Беларуси как об обществе, населяющем определенное пространство Центральной и Восточной Европы, а также близкой им культуре (их культуре), по сути, сейчас утеряна, а «дух» этой культуры (система ценностей и видение мира) почти чужд сегодняшним белорусам (исключая единичные случаи).

Третья из выделенных тут форм проявлений «белорусскости» связана с возникновением в Петербурге в первой половине 1880-х годов группы народников, издающих нелегальные печатные издания, в том числе два номера журнала „Гомон”. Члены этой группы впервые сформулировали идею белорусского народа. Содержание, которое приписывали всему белорусскому народники – явно отличающиеся в этом отношении от шляхетских создателей белорусской литературы девятнадцатого столетия, – было близко (хотя и не идентично) тому образу его видения, который стал доминирующим в советской Беларуси.

Он характеризовался стремлением к союзу с Россией, фиксацией белорусских событий по-русски, тесной связью белорусского дела с идеей социальной свободы, оторванностью от всего польского и католического. Первенство идеи народа над идеей свободы не было в произведениях народников отчетливо выражено, порой эти идеи рассматривались как равноценные, но иногда складывается впечатление, что требование национального возрождения белорусов воспринималось отчасти ввиду возможного усиления процессов социального освобождения как осуществление призывов к социально-политической свободе.

Четвертая – так называемый западнорусизм – возникла на стыке всего белорусского с русским и в определенной мере (с учетом многочисленных различий) была аналогом первой, возникшей путем связи белорусского в культурном смысле, с его политическим измерением (терминологически заключенном в понятие литовского) со всем польским. Согласно концепции западнорусизма,  белорусы были ответвлением русского народа, подвергшемся польскому, католическому влиянию («окатоличиванию») и поэтому отличающемся этнографически (в т.ч. диалектно) от великороссов.

Наблюдалось стремление к уничтожению этого влияния среди местного люда и «объединения его с населением великорусским»[3]. Все белорусское начало идентифицироваться с православием, отбрасывалась возможность самоопределения белорусов, в какой бы то ни было форме выходящей за пределы регионализма в рамках русской культуры.

Западнорусизм был идеологией, но одновременно и элементом самосознания части образованных групп тогдашней православной Беларуси, главным образом духовенства, чиновников, мелкой шляхты, нарождающейся интеллигенции. Эта дореволюционная форма более всего повлияла – в своем модернизированном виде – на появление белорусского самосознания в СССР и его судьбу после достижения независимости белорусами.

Пятая форма имела крестьянское измерение, этническое (в языковом отношении белорусское), замыкалась в рамках неидеологической привычности, собственной обычности, и, в общем, не выходила за околицу, мир непосредственных контактов с другими («тутэйшасць»). Она также внесла – со временем эволюционируя – существенный вклад в возникновение белорусского самосознания в советский период и период независимости.

Шестая связана с появлением «нашанивской» группы – современных националистов западнического типа, группы, преимущественно состоящей из белорусских католиков, в создании национальной идеологии берущей пример с других «негосударственных» народов Европы, определяя национальную общность по границам языка, этничности, требуя собственных школ и социальной поддержки для люда (крестьян) как потенциальной базы белорусского процесса создания нации. Эта форма не только потерпела поражение первый раз до Первой Мировой войны, не получив поддержки народа, к которому апеллировала, но и во второй раз – уже в СССР – вместе с ликвидацией последствий процесса белорусизации.

В 1920-е годы XX века столкнулись друг с другом концепция национальной Беларуси, поддерживаемой государством, и одновременный процесс советизации общества. Неизбежный конфликт между национальными и классовыми ценностями (и позициями) был однозначно разрешен в пользу последних и в течение нескольких десятков последующих лет в БССР реализовывалась концепция Беларуси и белорусов в ее советско-западнорусском варианте, приведшая к почти полной языковой (но, все же, не национальной) русификацией населения белорусских городов.

Двадцатый век показал, что потерпели неудачу все попытки приобщения белорусов к западной культуре и одновременно их национализации  по примеру других обществ Центральной Европы. В проигрыше оказались те формы возможностей развития Беларуси и белорусов, которые здесь были определены как первая, вторая и шестая (а частично и третья). А вместе с ними и возможность превращения белорусов в национальный субъект путем создания высокой культуры, в ее элитарном измерении, обращенном к уже существующей на белорусских землях традиции (ее модификации, направленной на все белорусское).

Последствием отсутствия возможности развития привлекательных белорусских элит и их культуры было массовое принятие прибывающими в большом количестве в города крестьянами русского языка и культуры [4]. Все белорусское замыкалось в этнографическо-фольклорных категориях, малых локальных родинах, будучи обращено к связям в небольших семейно-дружеских группах, категориям ценностей материального типа, избеганию занимать прочные активистские позиции, основывающиеся на идеологическом восприятии мира и языке как носителе эмоционально переживаемых национальных ценностей. В проигрыше оказались – по разным причинам – все четыре белорусские «национальные возрождения»: «нашанивское», периода белорусизации 1920-х годов, Второй Мировой войны и первой половины 1990-х годов.

Белорусские ориентации идентичности периода независимости

У поляков (и не только у них) есть трудности с пониманием общностной системы,  имеющей место среди восточных славян, что усложняет существующая на этом пространстве этно-национальная терминология. Вследствие этого возникшие споры по поводу того, являются ли белорусы народом и в какой степени, имеют нередко мнимый характер, поскольку касаются иного понимания дефиниций/понятий, заключающих в себе просто разный содержательный диапазон.

Термин народ скрывает в себе понятие весьма многозначное, встречающееся повсеместно как в публицистике, так и в науке. Среди восточных славян существует традиция, распространяемая в значительной степени под влиянием России, которая отнюдь не исчезла до сегодняшнего дня – обращения к некогда сконструированным понятиям, означающим их общность: триединый русский народ, общерусский народ, единый русский народ. Одновременно повсеместно употребляются термины: белорусский народ, украинский народ, русский народ, отделяющие друг от друга три восточнославянских народа.

Следовательно, белорусский народ иногда рассматривается в качестве составной части триединого русского народа. Президент Лукашенко однажды даже заявил, что «белорусы – это те же русские, только со знаком качества!»[5]. В опросах 2006 года 65,7% респондентов считали, что белорусы, русские и украинцы – это «три ответвления одного народа», подтверждая тем самым слова Путина,  утверждающего, что русские и белорусы образуют «один народ» [6].

Более того, термин народ может означать как народ, так и люд. Его относят как к сегодняшнему времени, так и ко временам Киевской Руси. Существовало также понятие, популяризируемое в СССР с 1930-х годов: советский народ [7]. В результате часть русскоязычных научных текстов, посвященных национальной проблематике, не дает нам возможности не только выделения периода перехода от белорусского люда к современному народу, но и в некоторых случаях бесспорной констатации, являются ли белорусы отдельным народом, или же только частью большего русского национального целого [8].

Эту ситуацию можно интерпретировать с учётом русскоязычной языковой традиции, но также нередко и низкого уровня «специальной литературы», не исключив при этом иногда сознательное нежелание придать своим рассуждениям научную однозначность в идеологически (да и политически) деликатном вопросе. Конечно, в основе этого лежит нетипичная, по крайней мере, с точки зрения части народов Центральной и Западной Европы, система общностей трех восточнославянских обществ.

Поляки воспринимают белорусов как народ, не вполне сформировавшийся (и тем более не могут признать народом триединую русскую общность), руководствуясь собственной категорией народа, которой не вполне отвечает русскоязычный народ. Этот последний, в свою очередь, является причиной того, что сами белорусы, не всегда замечая разницу между понятием народа в понимании поляков, венгров или чехов, и народа в их понимании, противятся польскому видению своей общности.

Дискуссии относительно тенденций развития, существующих среди белорусов, ведутся, прежде всего, между ними самими. Значительный вклад в них внес Вадим Вилейта, белорусский и литовский журналист, поднимающий этот вопрос в статье, опубликованной в 2005 году [9]. Он выделяет в белорусском обществе «три идентификационных сегмента», коротко называемых идентичностями. Идентичность первая – «национально-белорусская», прозападная, вторая – «советско-белорусская», пролукашенковская, ориентированная на Евразию и ведущая свое происхождение от «советского народа», но в государственном отношении отделенная от России [10].

Третья – «западнорусская», считающая белорусов этносом, являющимся составной частью русского народа, но вместе с тем либеральная (особенно в экономическом понимании этого понятия), руководствующаяся лозунгом «В Европу вместе с Россией». Вилейта причисляет к сторонникам национального выбора 18–28% общества, советско-белорусского – 25–35%, а западнорусского – 33–43%, подчеркивая, что представители двух последних групп ориентированы однозначно пророссийски. Он также пишет о тройной (тройственной) идентичности белорусов, считая, что в будущем все три составные части будут участвовать в создании идентичности белорусской политической нации (государственной, скорее по образцу Франции, чем Германии), опираясь на формирующуюся гражданскую общность.

Автор настоящего текста сосредоточился два года назад на подобном вопросе, выделяя два основных варианта идентичности: постсоветско-западнорусский и национальный [11]. Первый появился при гибридном слиянии советского и западнорусистского. Возникшая таким образом идентичность была модифицирована после 1991 года в результате политики одобрения президентом Лукашенко сепаратных по отношению к России политических структур (институтов) белорусского государства.

К крайней форме идентичности, ставшей результатом взаимодействия белорусского и российского факторов, мною был отнесен неозападнорусизм. К советской идентичности я отнесся как к категории, которая никогда не проявляется в чистом виде. Обе типологии (Вилейты и моя) совершенно очевидно соотносятся друг с другом. К либеральному варианту в определенных его аспектах я отношусь как к чему-то промежуточному между постсоветским западнорусизмом Лукашенко (напоминающем – при очевидных различиях – современную модернизированную «тутэйшасць», терминологически белорусскую, в сознательном и культурном отношениях – постсоветскую, а институционально – формирующуюся вокруг государства) и неозападнорусизмом.

Последний представляет собой русскую культурную ориентацию, но в ее политически индифферентном измерении, слегка «космополитическом» в смысле ее сильной насыщенности экономическими интересами [12]. Таким образом, можно сказать, что на постсоветское белорусское общество накладывается, с одной стороны, отчетливая идея народа западнического типа, с другой – охватывающее значительную часть общества современное русское влияние.

В этой ситуации складывается, кстати говоря, весьма слабая общность модернизированной «тутэйшасці» в новой политико-государственной оболочке. Ей не сопутствуют современное видение будущего, четко определенные цели, способные мобилизовать общество, лишь менталитет «здесь и сейчас», а также скорее «крестьянское» понимание времени (в короткой временной перспективе), чем линейное, в смысле достижения поставленных задач на уровне всей общности, что характерно для современных обществ с полностью сформировавшимися элитами, непрерывно существующими на протяжении многих поколений, с их бесспорно наличествующей высокой культурой со встроенной в нее традицией доминирования сферы ценностей над сферой материи (на уровне исповедуемых идеалов).

Элиты национального выбора очень немногочисленны, политически слабы, но очевидно относительно сформированы. Социальная база этого выбора не столько полностью проникнута национальным чувством (хотя такие группы уже, конечно же, существуют и заметны), сколько является потенциальной почвой для появления таких процессов при благоприятных политических условиях. По моим оценкам, они составляют около ¼ белорусского общества. Интересна с этой точки зрения карта распределения голосующих на президентских выборах 1994 года за Зенона Позняка (а позднее – некоторых других оппозиционных политиков, особенно Александра Милинкевича).

В проросийском выборе в его либеральной версии в принципе нет явно выраженных, постоянных лидеров (элит), институциональных форм, сформулированной программы. Следовательно, это собрание (а не общность) людей с похожими политическими взглядами и культурным багажом, особенно части формирующегося среднего класса, молодежи, интеллигенции, людей относительно неплохо образованных, но в массе своей находящихся вне структур власти.

Безусловно, часть интеллигенции, связанной с аппаратом власти, среднего концессионного (функционирующего благодаря связям с властями) класса, пророссийских (постсоветских) патриотов регионально понимаемого белорусского патриотизма вместе образуют центральный, пропрезидентский выбор. Его элитами являются главным образом сегодняшние власти, связанные с ними чиновничье-интеллигентские группы (интеллектуалов?). Их объединяют деловые интересы при слабо сформировавшейся, маловыразительной, достаточно пассивной социальной базе. Вне элит обычно не наблюдается идеологическое  столкновение социальной базы отдельных групп разной ориентации. Самосознание абсолютного большинства белорусского общества слабо проникнуто нематериальными ценностями и взглядами.

Существующая система власти не благоприятствует отчетливости социальных, национальных, политических расслоений, их институционализации и идейному наполнению. Вне элит следует, пожалуй, вести речь о потенциальной социальной базе трех ориентаций, а не о структурированных вариантах западноевропейского типа. Политические изменения могут модифицировать эти варианты (создать новые), придать им институциональную форму и наполнить идеологическим содержанием, хотя белорусское общество относительно слабовосприимчиво к требованиям политической активности, особенно если те имеют под собой не экономическую, а идеологическую почву.

Из социологических исследований (например, относительно молодежи) вытекает, что некоторые группы готовы высказываться за объединение с Россией или Европейским Союзом (все равно, с кем), исходя из экономического меркантилизма, большей открытости миру, и одновременно не принимая во внимание, что сделанный выбор имеет фундаментальные культурные, цивилизационные последствия. В этом отношении существует принципиальная разница между обществом белорусским и, например, литовским, эстонским, польским.

Белорусские варианты идентичности в социологических исследованиях

Какое же отражение вышеизложенные рассуждения находят в социологических исследованиях? И в каком направлении эволюционирует самосознание (идентичность) белорусского общества?

Обретение формально полной независимости Беларусью в 1991 году, и, следовательно, ее полное отделение от России было неожиданностью для значительной части ее жителей, которые в своем большинстве – в отличие от народов трех прибалтийских республик – особо не демонстрировали такого типа стремлений.

На состоявшемся 17 марта 1991 года в Беларуси референдуме 83% жителей республики высказались за сохранение СССР [13]. Согласно исследованиям, проведенным в том же году ВЦИОМ-ом (Всесоюзным центром изучения общественного мнения), только 24% этнических белорусов назвали себя гражданами БССР, а 69% идентифицировали себя, прежде всего, как граждане СССР, что было рекордом среди народов имеющих собственные республики (в частности, в случае эстонцев эти величины составляли соответственно: 97% и 3%)[14]. Согласно опросам НИСЭПИ за май–июнь 1996 года, 64,6% белорусов хотели бы, чтобы Беларусь была независимым государством, и одновременно 62,5% из них высказалось – в том же самом опросе – за объединение Беларуси и России в одном государстве [15].

По крайней мере, часть белорусов отмечала, таким образом, свою особенность в отношении внешнего мира, но, пожалуй, не относительно России. Из этих же опросов вытекает, что большинство белорусов не желали общей границы между их государством и Россией, но хотели бы общей валюты и общей ценовой политики. В то же время решающее большинство высказывалось за отдельные: парламент, правительство, президента (наподобие традиции БССР) и армию (под влиянием войны в Чечне) [16].

Белорусы хотели, таким образом, получить от объединения с Россией экономические выгоды, желая одновременно сохранить свою республиканскую обособленность, понимаемую как продолжение той, существовавшей до 1991 года, и не испытывать последствий ведущихся Россией войн, памятуя о погибших в Афганистане соотечественниках. Похожие подробные исследования, проведенные в 2002 году, показали укрепление чувства государственного своеобразия [17].

Белорусские социологические центры в течение ряда лет проводят опросы, дающие представление об отношении общества к различным аспектам связей Беларуси с Россией (белорусов с россиянами). Более десятка лет задаётся вопрос: «Если бы сегодня происходил референдум об объединении Беларуси и России, как бы Вы проголосовали?». Так вот, если в ноябре 1999 года 47,0% белорусов выступало за объединение, а 34,1% против, то в июне 2013 уже только 31,2% было за, а 46,5% против объединения [18]. На вопрос «Если бы пришлось выбирать между объединением с Россией и вступлением в Евросоюз, что бы Вы выбрали?», белорусы отвечали в сентябре 2003 года: за объединение с Россией 47,6%, за вступление в ЕС – 36,1% [19]; в июне 2013 за Россию – 40,8%, за ЕС – 41,0% [20].

А на вопрос о возможном референдуме и о желании вступления в ЕС (без указания российской альтернативы), ответили в декабре 2002 года: за – 60,9%, против – 10,9%, в июне 2013: за – 37,7%, против – 38,1% [21]. Таким образом, белорусы в случае необходимости выбора предпочитают скорее – главным образом по экономическим соображениям – ЕС, но охотнее всего не вступали бы ни в ЕС, ни объединялись бы с Россией. Важно подчеркнуть, более подробные результаты опросов за июнь 2013 года, касающиеся выбора между объединением с Россией или ЕС, указывают на то, что в пользу России высказываются чаще люди пожилые и малообразованные, пенсионеры, а в пользу ЕС более молодые и хорошо образованные.

Территориальная раскладка исследуемых мнений указывает на то, что деление на восточную и западную часть страны не такое отчетливое, как в Украине, а в случае некоторых переменных оказывается и вовсе неуловимым. За объединение с Россией чаще всего высказывались жители Гродненской области и столицы страны, а за вступление в ЕС – Витебской и Минской (без Минска) областей [22].

В течение ряда лет белорусы, которым задавался вопрос, чувствуют ли они себя больше европейцами, или советскими людьми, выбирали последний вариант. Только в опросах за июнь 2012 года европейцами считало себя относительное большинство – 47,2% опрошенных, а советскими людьми – 45,6%[23]. В этом же опросе более близкими к русским признало себя 68,2% респондентов, а более близкими к европейцам – 31,2%, причем в случае этого типа опроса разница между обеими процентными величинами систематически уменьшалась за последние пару лет.

Более близкими к русским считали себя – по сравнению с европейским выбором – пожилые люди, малообразованные, пенсионеры и жители Брестской области (где живет много семей бывших военных переселившихся из центральных районов СССР). Чаще всего на свою близость к европейцам указывали жители Минска (48,5%, русским – 51,5%)[24]. В 2013 году впервые был задан вопрос: «Как Вы считаете, по своему национальному характеру, культуре, традициям белорусский народ ближе к» (%): русским (ответы: VI 1993 – 50,8; VI 2013 – 46,9), полякам (соответственно: 14,4 и 10,3), украинцам (8,9 и 5,3), западноевропейцам (1,1 и 3,4), литовцам (0,9 и 1,5), белорусы ни на кого не похожи (14,6 и 28,8), ЗО\НО (9,3 и 4,0) [25]. Думаю, что в этих опросах следует обратить внимание, прежде всего, на две величины: почти двукратное увеличение категории «Белорусы ни на кого не похожи», свидетельствующей об углублении чувства их обособленности, и на почти полное отсутствие чувства похожести на жителей Западной Европы (увеличение в границах статистической погрешности). Значительная часть белорусов по-прежнему испытывают сильное чувство близости к русским.

Несмотря на сильное чувство близости к восточному соседу, результаты исследований, проведенных вначале 2010 года Независимым институтом стратегических исследований (BISS) совместно с Лабораторией Новак, свидетельствуют о том, что черты, которые они себе приписывают, с очевидностью отличают их от русских. «Что касается отрицательных качеств, пишут авторы исследования, то показательно восприятие белорусами россиян: более половины опрошенных белорусов назвали лень в качестве основной черты характера русских (…), почти треть – необязательность, пятая часть – национализм и зависть. В целом белорусы “обнаруживали” почти каждое из отрицательных качеств у россиян в 2–5 раз чаще, чем у самих себя. Что касается европейцев, то им, по мнению белорусов, из отрицательных качеств наиболее присущи жадность, национализм и зависть» [26].

Социологические исследования, белорусская публицистика, высказывания политиков и «простых белорусов» обнаруживают двойственное отношение к русским. С одной стороны чувствуются остаточные проявления менталитета «младшего брата», для которого на самом деле «настоящая столица» была в Москве, а по-настоящему «великая культура и литература» – это русская культура и литература. Российское государство веками было империей в позитивном понимании этого понятия (хотя и не всегда термина), поэтому на помощь и опеку России Беларусь как небольшое государство без доступа к морю и полезных ископаемых рассчитывало, может и должно рассчитывать. С другой стороны, вырисовывается образ своего превосходства в отношении «человеческих» черт, наблюдаемых повседневно в поведении представителей обоих обществ, проявляющихся в их особенностях, а не силе и размерах построенных ими государств (и созданной высокой культуры).

В какой степени мы имеем дело с возникновением белорусской политической нации?  Чтобы возник такой тип народа, чаще всего необходима была традиция существования государства, с его институтами, героями, свободами, которые оно приносило народу. Государства, которое гарантирует приемлемый уровень благополучия. По факту же – значительная часть этих условий не выполнена. Поддержка сегодняшних властей обусловлена, в подавляющей степени, их способностью удовлетворять экономические запросы общества. Согласно опросу за март 2013 года, на вопрос «Скажите, что более важно – улучшение экономического положения Беларуси или независимость страны?» белорусы ответили: улучшение экономического положения – 65,2%, независимость – 29,3% (ЗО\НО – 5,5%).[27]

В этом смысле ситуация не изменилась с 2003 года и указывает на слабое развитие процесса формирования самосознания белорусского народа [28]. Более того, процент высказывающихся за независимость страны рос вместе с возрастом респондентов: он был наивысшим среди наиболее пожилых и самым низким среди наиболее молодых. Одновременно он был обратно пропорционален образованию (больше всего сторонников независимости было среди респондентов с начальным образованием, а менее всего с высшим).[29] Следовательно, молодежь, несмотря на привычность жизни в формально независимом белорусском государстве (и согласия на это, если альтернативой является необусловленное иной выгодой его отсутствие) часто индифферентна в национальном отношении, нередко более, чем независимость, ценя материальные блага, но в определенной степени и западные свободы, что объясняет ее поддержку вступления Беларуси в ЕС.

В то же время в новейшем опросе за июнь 2013 года (в сопоставлении с идентичным опросом за июнь 1993) на вопрос: «Как Вы считаете, насколько развито национальное самосознание у белорусов?» были даны ответы: очень сильно развито (1993 – 0,7%; 2013 – 2,9%), сильно (4,5 и 18,3), средне (48,0 и 37,5), слабо (31,6 и 26,2) и очень слабо (10,0 и 11,7) – ЗО\НО (5,2 и 3,4). Причем, в пользу более сильного самосознания высказывались пожилые люди, питающие доверие к Лукашенко (вероятнее всего, продолжающие мыслить категориями белорусской советской общности периода СССР типа народ, а не нация)[30]. В настоящее время воззрения белорусов настолько неоднозначны, иногда и несвязны, слабо выражены, лишены сильной эмоциональной (национальной) оболочки – а, следовательно, лабильны, потенциально изменчивы –  что прогнозирование на их основе будущего страны, особенно страны сильной, богатой и независимой (не говоря уже о демократической), представляется весьма сложной задачей.

Поэтому не думаю, чтобы в случае с Беларусью мы имели дело с уже полностью сформировавшимся народом, так как он понимается в европейской традиции, в том числе и в научной дискуссии. Наталия Лещенко, белорусский политолог, утверждала до президентских выборов декабря 2010 года следующее: «Отсутствие национальной идентичности в Беларуси болезненно и ощутимо почти физически» [31]. Тем не менее, то, что можно определить как возникновение современной политической «тутэйшасцi», несомненно, по-прежнему советского типа, скорее неидейного (немного архаичного), быть может, с перспективы более продолжительного времени будет признано составной частью процесса формирования белорусского народа – со всей его русско-постсоветской спецификой – поскольку заключает в себе элементы политического выделения белорусов из русско-православной общности. Тем более, что в Беларуси существуют активные национальные центры, хотя они весьма далеки от господствующего положения.

Самоидентификация белорусов имеет ярко выраженный негативный характер. В значительно большей степени белорусы знают, кем не являются (особенно относительно Запада), чем кем они есть, что их выделяет и объединяет, хотя и уже сформировался позитивный стереотип белоруса (что, вместе с тем, не означает, что он оброс национальными контекстами и эмоциями) и скорее негативный – русского [32]. «Любая концепция, связанная с Беларусью и белорусами, – отмечает Г. Иоффе – более подробна в том месте, где подчеркивается, кем белорусы являются или не являются относительно чего-то, что находится вне Беларуси (Россия или Европа), в том же месте, где она констатирует, кем они являются сами по себе, – любая концепция туманна и неопределенна» [33]. Валентин Акудович, известный белорусский интеллектуал, справедливо утверждает: «Пока мы не разорвем пуповину с Россией, и именно с Россией, прежде всего и только с Россией, до тех пор мы действительно не будем полноценной нацией».[34]

Многие опросы последних лет указывают на то, что в белорусском обществе нарастают, возможно, не столько изоляционистские настроения, сколько тенденции к усилению своей роли как субъекта (особенно государственного), и, во всяком случае, к подчеркиванию своей отличности от других. Среди сторонников Лукашенко большинство высказывается за «собственный, отдельный путь развития» (хотя в более длительной временной перспективе во всем обществе наблюдается тенденция к снижению числа сторонников самостоятельного пути)[35].

Характерными являются слова Лукашенко, произнесенные в 2003 году: «Многие процессы позволяют говорить о том, что Россия сегодня перестает быть, к сожалению, духовным и культурным оплотом восточно-евразийской цивилизации» [36]. В какой-то степени это предполагаемое наследие русских пытается принять Лукашенко, его постсоветская команда и электорат. Таким образом, мы имеем здесь дело, скорее с белорусским постсоветским патриотизмом, нежели с национальным в его западном понимании.

Это патриотизм пожилых людей, малообразованных, с багажом опыта времен БССР, иногда участия во Ворой Мировой войне или значительно чаще укоренившимся в них ее культе; белорусский советско-региональный патриотизм, сильно дистанцирующийся от Запада, и особенно от НАТО. Патриотизм людей, особенно населяющих восток страны, русскоязычных сторонников Лукашенко, провозглашающего тезис, что теперь именно белорусы – это «русские со знаком качества», поскольку российские политические элиты порой враждебны Беларуси. Как и участники либерального выбора, они в большинстве своем считают себя частью «русского мира» и решительно отвергают элиты национального выбора. Что же касается молодежи, то она больше похожа на молодое поколение поляков, а вот людей старшего поколения разделяет в обоих государствах гораздо более широкая ментальная пропасть.

Интересно на тему деления белорусского общества по критерию самоидентификации пишут Олег Манаев и Юрий Дракохруст, анализируя результаты исследований НИСЭПИ за последние годы, но главным образом за 2010 год. Они конструируют «социально-демографические портреты» белорусов, определяющих свою идентичность, кладя в основу противоположные черты. Сторонники первой ориентации были названы – именно в кавычках – «гордыми белорусами» (а также «националистами»).

Среди них преобладают пенсионеры, жители деревень и маленьких городков, особенно на востоке страны; они в большей степени, чем вторая группа, привязаны к своей стране, такой, как она есть, и испытывают близость к русской культуре (в том числе, как к стилю жизни и социальному устройству). Они также оптимисты, более лояльны и с одобрением относятся к экономической политике государственных властей, пользуются официальными источниками информации. «Удивительным свойством национальной идентичности белорусов является то, что сильнее всего испытывают чувство национальной гордости и хотят жить в РБ те, кто считает себя наиболее породненными с русскими!» [37].

Заключительные выводы авторов текста вполне однозначны: «Главным «разделителем» белорусской самоидентификации, по мнению белорусских исследователей, стал ни кто иной как президент Лукашенко, аккумулирующий и выражающий ориентации и ценности большей (консервативной) части белорусского общества и одновременно игнорирующий, отодвигающий на второй план ценности и ограничивающий жизненные перспективы его меньшей (более динамичной) части. Кто одобряет президента и его политику, “одобряет” и страну (идентифицируется с ней)»[38].

Вторая ориентация была определена – также в кавычках – как «разочарованные белорусы» (а также «космополиты»). Представители этой ориентации моложе тех, кто представляет «националистов», лучше образованы, чаще работают в частном секторе, живут, особенно в больших городах, на западе страны. Они меньше привязаны к сегодняшней Беларуси, более ориентированы на Запад, критически относятся к экономической и политической активности властей государства, чаще пользуются Интернетом.[39]

«Националистическая» ориентация проистекает, на мой взгляд, из широко понятого советско-западнорусского выбора. Патриотизм в БССР был порожден чувством гордости за то, что республика была частью большой империи, и оброс белорусскими локальными особенностями, хотя их содержание не было направлено против Москвы. Сегодняшний патриотизм сторонников «националистического» выбора еще сильнее экспонирует белорусские особенности, но по-прежнему объединяет белорусов с россиянами в их общей дистанции по отношению к Западу [40].

«Космополитическая» ориентация также не является национальным выбором. Она вытекает из открытости, особенно молодой и западной части белорусского общества, на Европу (в определенной степени по образцу молодежи стран Центральной Европы). Первая никогда не привела к созданию Беларуси как субъекта отношений, вторая отказывается от этого уже в самом начале своего существования (за исключением описанных ранее групп националов).

Сторонники ориентации, называемой здесь постсоветско-западнорусской, видят народ иначе, чем это имеет место в европейской традиции. А их национально ориентированные противники (без кавычек, то есть в ином понимании, чем это сделано в тексте О. Манаева и Ю. Дракохруста) обнаруживают склонность видеть белорусский народ таким, каким тот должен, по их мнению, быть, а не таким, каким он в действительности является. Но это не означает, что названная ориентация повисла в воздухе – это просто выбор меньшинства. Белорусы представляют собой неоднородное общество с точки зрения уровня национального самосознания: от практически лишенных национальной рефлексии жителей деревни [41], до вполне осознающих свою иную общностную принадлежность интеллектуалов Минска.

Относительно разделений по принадлежности к определенной цивилизации (культурной ориентации) упомянутый выше Олег Манаев считает, что Беларусь была в течение многих столетий раздвоена между европейским пространством и азиатским миром, между Великим Княжеством Литовским, Речью Посполитой и Российской империей, а затем СССР. Теперь же, считает Манаев, интерпретируя данные полученные при социологических исследованиях, около одной трети белорусов разделяет европейские ценности (хотя и не все) мира политики, ведения экономики, организации, стиля жизни. Подобных размеров часть населения не понимает и не приемлет эту систему ценностей. Это так называемая «советская Беларусь».

Остальные белорусы ориентируются в некоторых отношениях, например экономических, на европейскую систему ценностей, а в других, например в понимании права – на евразийскую. Манаев не видит возможности сделать из «советских белорусов» «евробелорусов». Речь идет, по его мнению, о склонении в сторону Европы колеблющейся части общества [42]. Также Влодзимеж Павлючук, известный в Польше социолог, родом из православных районов Белосточчины, считает, что «общество современной Беларуси отчетливо подразделяется на часть, ориентированную на западные ценности, и часть, ориентированную на восточные ценности – скажем так, “прорусскую”.

Вторая ориентация решительно преобладает. Первая же характерна, прежде всего, для западных районов Беларуси, населенных в значительной мере католическим населением, и для среднего класса страны. Та вторая – это, прежде всего, православное, колхозное крестьянство»[43]. В то же время он считает, имея в виду католиков, «что около одной пятой общества Беларуси вследствие семейных традиций, реально или потенциально больше связана с западными, чем восточными ценностями» [44].

Думаю, однако, что такого типа ориентации переживаются белорусами несколько иначе чем, например, в польском, венгерском или литовском обществе. Западная ориентация воспринимается (за исключением узких групп), как правило, более поверхностно, нередко конъюнктурно, у нее нет такого глубокого, охваченного национальными эмоциями немеркантильного измерения, как у западных соседей Беларуси. У восточной (русской) – по сравнению с упомянутыми ориентациями народов Центральной Европы – это измерение не столько идеологическое, сколько носит характер привычки.

Эта ориентация, пожалуй, в большей степени формирует менталитет белорусов, их повседневное поведение, систему исповедуемых ценностей, чем, как это происходит у русских, их идеологический – вследствие осознания разницы обеих ориентаций – образ разделения в мире (Европе). Члены обеих ориентаций, как правило (ведь есть и отступления от этого), не имеют своих героев, глубоко не переживают и не несут в своем сознании традиций борьбы своего народа, его поражений и побед во имя того, чтобы остаться независимым субъектом: национальным, социальным, культурным. Культ Второй мировой войны объективно укореняет белорусов в русской цивилизации, но на уровне их самосознания, пожалуй, не воспринимается в категории разделения цивилизаций.

Поляки и прибалтийские народы более двадцати лет назад сделали прозападный выбор и не по какому-то расчету (например, экономическому), а вследствие эмоционально воспринимаемого чувства принадлежности к латинской цивилизации – укоренения этого взгляда в их культуре; традиции борьбы за это, в том числе также (а возможно, главным образом) с русскими. Традиции этих делений в Беларуси воспринимаются слабей, но и эмоции с этим связанные не так сильны, как в Польше, поэтому и эволюция связанных с этим взглядов происходит легче. Она облегчена фактом прежней принадлежности белорусов к латинскому культурному кругу, что отличает их от русских.

Резюмируя вышеизложенное, можно констатировать, что происходящие в Беларуси процессы имеют характер дихотомии. Во-первых, после более двадцати лет независимости белорусы в подавляющем своем большинстве одобряют белорусскую государственность. Они во все большей степени замечают свое своеобразие, хотя выраженность этих отношений невелика, особенно относительно других ценностей, преимущественно материальных, в меньшей степени связанных со свободами. Главной, хотя и не единственной, причиной этой ситуации является привыкание к новым реалиям, особенно молодого поколения, рожденного уже в Республике Беларусь, при доминировании позиций, трактующих государство с точки зрения социальных, а не национальных категорий.

Сегодня в Беларуси преобладает (с 2008 года) мнение, что не следует объединяться с Россией, одновременно из года в год возрастает отрицательное отношение к вступлению в ЕС: хотя с 2004 года периодически противники вступления преобладают над сторонниками. Вместе с тем, белорусы в очень значительной своей части являются сторонниками собственного, отличного от советского и европейского, пути развития. Во-вторых, со времени распада СССР явно усилились процессы языковой русификации общества, в определенной степени и культурной (в т.ч. русскоязычная попса, массовая литература, ТВ).

О внешнем мире белорусы узнают главным образом из российских средств массовой информации (как российские, так и белорусские традиционно представляют Запад в невыгодном свете). Беларусь подчинена России в военном отношении и во все большей степени в экономическом плане [45]. Несмотря на то, что чувство общности с русскими слабее, чем когда-то (по типу тезиса: триединый русский народ), культурная близость с восточным соседом доминирует (в том числе замыкание в «русском мире», и даже – как хотят русские – «русской цивилизации»), особенно над чувством близости и симпатией к Западу. Можно сказать, что белорусы мыслят категорией: ex oriente lux, ex occidente luxus. Отстраненность от России носит в значительной степени политический характер и его важной причиной являются конфликты между властями/правителями обоих государств.

Будущее Беларуси будет творением сегодняшней молодежи, которая в подавляющем большинстве русскоязычная, аполитичная, решительно ориентированная на сферу материальных, а не духовных ценностей, она не хочет участвовать не только в революции, но и в открыто оппозиционной деятельности. Она обращена в себя, а не настроена на борьбу за идеалы и идеи, в том числе идеи национальные. Если ей и присуща дистанция по отношению к России (хотя она и погружена в русскую культуру), то по причинам практического свойства, подобно тем, по которым из меркантильных соображений она взирает на Запад.

И хотя она все больше напоминает молодежь стран ЕС, разница заключается в том, что в ее случае элементы постмодернистских взглядов накладываются на постсоветскую компоненту. А также в том, что в Европе процессы формирования наций (за исключением небольших общностей) в большинстве своем уже давно завершены, у государств есть свои традиции, у сообществ – истории, демократия намного сильнее укоренилась, чем к востоку от ЕС, а гражданские общества, как правило, намного лучше сформированные. Если белорусы этого «не проработают», вероятно, встанет вопрос о месте и роли их дальнейшего функционирования в европейском ареале.

Ссылки: 

[1] Я опускаю в этих рассуждениях т.н. «краёвцев». Представляемые в этой части текста, как и в дальнейших рассуждениях, возможности развития Беларуси и белорусов не всегда были четко очерченными их ориентациями – как на уровне элит, так и на уровне более многочисленных социальных групп. Иногда они были связаны с конкретной программой (особенно национальные направления), в иных же случаях являлись лишь результатом наблюдения (даже post factum) и описания внешним наблюдателем, а не их создателем.

[2] Их интерес был связан с идеями Просвещения, а затем Романтизма. Это проявлялось в желании познать народную культуру, в возрастающем сознании необходимости просвещения народа, преодоления сословной пропасти между простым людом и шляхтой, а также в подлинной симпатии к культуре и языку местных крестьян, желании зафиксировать его письменно. До крестьянина пытались достучаться на его языке. Так делали и в других ареалах Центральной и Восточной Европы, даже не представляя, что подобная деятельность может повлечь за собой возникновение нового национального движения. Белорусская литература того времени не содержала прямо высказанной национальной идеи, хотя некоторые и усматривают ее элементы в «Предисловии» к «Дудке белорусской» Франтишека Богушевича.

[3] Цит. по: И. В. Чаквин, П. В. Терешкович. Из истории становления национального самосознания белорусов (XIV – начало XX в.) // „Советская этнография”. 1990. № 6. С. 47.

[4] Если на рубеже XIX и XX в. русским языком в повседневной жизни пользовались предположительно только около 5% жителей сегодняшних белорусских земель, то теперь по-русски говорит подавляющее их большинство. Процессы русификации достигли уровня несравнимого с предшествующей полонизацией, с такой легкостью предотвращенной русскими.

[5] А. Федута. Лукашенко. Политическа биография. Москва, 2005. С. 604.

[6] „Новости НИСЭПИ”. Выпуск 3. IX 2006. С. 57–58 (таблица 24 и 25). В опросах НИСЭПИ, проводимых в очередной раз в марте 2011 г., касающихся социальных дистанций между народами, а также аналогичных опросах, проводимых регулярно на Украине по шкале Богардуса, наименьшие дистанции были отмечены между русскими, белорусами и украинцами. За ними следуют поляки // „Новости НИСЭПИ”. Выпуск 1. III 2011. С. 26–27 (таблицы 44 и 45).

[7] Правда, в русском языке существует термин нация, соответствующий польскому понятию «naród» в его научном понимании, но он воспринимается скорее как чужой и не применяется повсеместно даже в белорусской научной литературе.

[8] Такие сомнения возникают, например, при чтении книги белорусского философа Л.Е. Криштаповича «Беларусь и Россия: историософское и џивилизационное единство». Минск: Академия управления при Президенте Республики Беларусь, 2006. –  94 с.

[9] В. Вiлейта. Беларусь у працэсе станаўлення дзяржаўнай тоеснасці: чыннікі, тэндэнцыі і перспектывы //  „Wider Europe Review”. 2005. Т. 2. № 3; [Электронный ресурс]: http://review.w-europe.org/5/3.html

[10] Этот вариант называют также «креольским», вслед за украинским исследователем Миколой Рябчуком. (M. Riabczuk. Od Małorosii do Ukrainy. Tłum. O. Hnatiuk i K. Kotyńska. Kraków, 2002); см. на польском языке на эту тему: G. Ioffe. Długotrwałe poszukiwanie białoruskiej tożsamości // R. Radzik (red.). Tożsamości zbiorowe Białorusinów. Lublin, 2012. S. 97–100; см. также, он же: Białoruś: już państwo, jeszcze nie naród // V. Bulhakau (red.). Geopolityczne miejsce Białorusi w Europie i świecie. Warszawa, 2006. S. 153–164.

[11] Этот текст – „Tożsamości Białorusinów: między rosyjskością, sowieckością a białoruskością” (Самоидентификация белорусов: между русским, советским и белорусским) – был прочитан в 2011 г. в качестве доклада на конференции в Европейском Центре «Натолин», а затем опубликован в книге: R. Radzik, Białorusini – między Wschodem a Zachodem. Lublin, 2012. S. 182–199.

[12] Следует при этом помнить, что белорусско-российские отношения несколько изменились с 2005 г., в котором был написан текст Вилейты.

[13] E. Mironowicz. Białoruś. Warszawa. 2007. S. 293. Примечание 197.

[14] „Новости НИСЭПИ”. Выпуск 2. 2006. С. 68 (электронный вариант).

[15] „Новости НИСЭПИ”. Выпуск 1. VIII 1996. С. 11.

[16] Там же. С. 12.

[17] „Новости НИСЭПИ”. Выпуск 2. VI 2002. С. 27.

[18] „Новости НИСЭПИ”. Выпуск 2. VI 2013. С. 25 (таблица 42).

[19] „Новости НИСЭПИ”. Выпуск 2. 2008. С. 19 (таблица 32).

[20] „Новости НИСЭПИ”. Выпуск 2. VI 2013. С. 25 (таблица 43).

[21] Там же.

[22] Там же. С. 42.

[23] „Новости НИСЭПИ”. Выпуск 2. VI 2012. С. 23 (таблица 44).

[24] Там же. С. 45–46. Следовательно, жители Минска достаточно охотно указывают на свою близость к европейцам и одновременно лидируют в желании объединиться с Россией, что вероятно является, среди прочего, свидетельством их значительной поляризации (а также особенно сильной ориентации на российские средства массовой информации; быть богатым, свободным «европейцем», погруженным в русскую культуру, и известные из телевидения реалии Москвы и Петербурга – это мечта части белорусской интеллигенции, т.н. либеральной, которая нередко избирает их своим идеалом и больше знает о том, что происходит в России, чем в белорусской провинции).

[25] „Новости НИСЭПИ”. Выпуск 2. VI 2013. С. 16 (таблица 25).

[26] Беларусь и мир: геополитический выбор и безопасность сквозь призму экономики и культуры. BISS. SA#01/2010RU. 1 июня 2010. С. 4 (опрос проведен на репрезентативной выборке 1071 человек).

[27] „Новости НИСЭПИ”. Выпуск 1. III 2013. С. 32.

[28] Вышеупомянутый В. Вилейта, анализируя результаты опросов НИСЭПИ до 2004 г., указывает на важные изменения взглядов, происходящие в белорусском обществе, касающиеся экономики, демократии, но в то же время пишет: «Несмотря на эти тенденции, число национально-ориентированного населения практически не меняется». – В. Вiлейта. Беларусь у працэсе…

[29] Там же.

[30] „Новости НИСЭПИ”. Выпуск 2. VI 2013. С. 15 (таблица 24).

[31] Н. Лещенко. Белорусам нужна нация. „Полит.ру”,  [Электронный ресурс]: http://polit.ru/article/2010/12/17/belarus/; автор работает в лондонском Institute for State Ideologies; также: G. Ioffe. Długotrwałe poszukiwanie… S. 57.

[32] См. D.R. Marples. Czy na Białorusi są Białorusini? // Społeczeństwo białoruskie ‘2007, Warszawa – Mińsk, 2007. S. 174.

[33] G. Ioffe. Długotrwałe poszukiwanie… S. 101.

[34] В. Акудович. Когда белорусы станут нацией? // „Белорусский партизан”, 7 сентября 2010 г., [Электронный ресурс]: http://www.belaruspartisan.org/bp-forte/?page=100&backPage=13&news=67138&newsPage=0 Цит. по: G. Ioffe.  Długotrwałe poszukiwanie… S. 57.

[35] R. Radzik. Białorusini – między Wschodem a Zachodem. Lublin, 2012. S. 210.

[36] А.Г. Лукашенко. О состоянии идеологической работы и мерах по ее совершенствованию //  Материалы постоянно действующего семинара руководящих работников республиканских и местных государственных органов. Минск, 2003. С. 19. Цит. по: P. Usau. Związek Radziecki w granicach odrębnego państwa. „Ideologia państwa białoruskiego” – mechanizmy jej propagowania i narzucania społeczeństwu // Społeczeństwo białoruskie… S. 46.

[37] O. Manajew, J. Drakochrust. Właściwości współczesnej tożsamości białoruskiej // Tożsamości zbiorowe Białorusinów. Lublin, 2012. S. 43.

[38] Там же. S. 44.

[39] Там же. S. 42–44.

[40] Ведь не каждый патриотизм должен иметь национальную почву.

[41] Белорусский исследователь, W. Huszczawa. Ojczyzna – państwo – Białoruś w świadomości mieszkańców Brasławszczyzny // „Studia Białorutenistyczne”. T. 4. C. 133 (Summary), пишет главным образом о жителях деревни: «На основе анализа материалов полевых исследований мы можем прийти к выводу, что национальность и родина – это для большинства информаторов категории, навязанные внешним миром; основой их самоидентификации являются вероисповедание и локальность. Есть информаторы с ярко выраженной национальной самоидентификацией, которые обращаются к истории своего народа, собственному стереотипу, рассуждают о национальных интересах, но они в подавляющем меньшинстве, а само национальное самосознание сформировано внешними факторами, главным образом школой и средствами массовой информации. Понятие “родина” связано, прежде всего, с местом жительства, личным комфортом и благосостоянием, а не воображаемой общностью и символической сферой. Чаще всего родина не воспринимается как особая ценность, о которой следует заботиться». В Польше многочисленные работы посвятили этой тематике Анна Энгелькинг (см. ее последнюю книгу: Kołchoźnicy. Antropologiczne studium tożsamości wsi białoruskiej przełomu XX i XXI wieku. Toruń, 2012. 844 с.) и Эльжбета Смулкова.

[42] Беларусь: ни Европа, ни Россия. Мнения белорусских элит. Ред. В. Булгаков. Варшава: Издательство ARCHE, 2006. С. 57–58.

[43] W. Pawluczuk. Zmiany struktury etnicznej Białostocczyzny w warunkach transformacji ustrojowej // „Studia Białorutenistyczne”. T. 1. 2007. S. 86.

[44] Там же.

[45] В том числе в рамках Евразийского союза, объединяющего Россию, Беларусь и Казахстан, а также Союза Беларуси и России.

Статья также опубликована в сборнике «Трансформация ментальности белорусов в ХХІ веке».